Глава 8. Перед смертью не надышишься

Верно говорят, что атеистов на войне не бывает. И эта война – не исключение. Так или иначе, чаще или реже, здесь молятся все. В ночь пред боем каждый обращал свой взор к небу. Такие как Борзый шептали «Отче наш». Куница и остальные язычники взывали к помощи своих Богов: Перуна, Сварога, Хорса и всю остальную братию идолов и божеств древней Руси. С восходом солнца, Мага и Ваха, проведя омовение, расстелили коврики в глубине двора и уселись на них в направлении Востока. Рядом с ними в таких же кланяющихся позах находились несколько бойцов-мусульман из примкнувшего к нам взвода. Им никто не мешал, все всё понимали.

Все выходящие во двор подходили к УАЗу Басты и брали себе по две полторашки питьевой воды. Я заливал воду в свою пластиковую фляжку натовского образца, с белой завистью глядя на тех, у кого был свой «Кэмел–бэк», в которые они просто эту воду залили, не особо мороча голову над тем, как закрепить пластиковые бутылки или фляги так, чтобы не проебать их в горячке боя. Свою вторую бутылку воды я запихнул в редак. После снятия сапёрами своих же растяжек по охраняемому периметру, стал вопрос о том, кто останется со старшиной собирать наши пожитки. До последнего оставаться никто не хотел. Даже Мэни, яростно дриставший в последние дни, заявил о своём нежелании пропустить штурм, почему-то косясь на Шума. Ситуацию разрулил Камрад, назначив помощником Куску Выдру и Шума, как ещё ни разу не помогавшим старшине с переездом с позиции на позицию. Те поворчали немного, но перечить не стали. Геройствовать вроде как не принято, но и слыть косарем – тот ещё зашквар. В третьем взводе вопрос погрузки личных вещей бойцов и взвода решили ещё проще – потянули жребий. Хорошо, хоть не в русскую рулетку сыграли.

Оставив свои вещи в особняке, взяв из них только самое необходимое, оба взвода стали грузиться в свои машины.

Камрад курит возле УАЗа, глядя, как Гремлин контролирует погрузку взвода в КамАЗ и Урал. Машины третьего взвода тоже уже почти заполнились и ждали команды. Наконец, в радиостанциях снайперов и сапёров стереозвуком раздался голос Камрада:

– Старшим групп! Доложить о наличии и готовности!

– «Два-один», все в наличии, готовы! – ответил взводному Папай, назначенный им старшим на время следования к месту высадки.

– «Два-два», в наличии, ждём команду! – голосом Гремлина продублировала радиостанция из второй машины.

– «Тройка», доклад о готовности! – это уже голос Мономаха.

– «Три-один», «три-два» готовы! – почти одновременный доклад.

– Внимание, колонна! Движение!

КамАЗ дёрнулся и, подпрыгивая на ухабах, поехал по пыльной грунтовке, вывозя нас из посёлка. Наш КамАЗ ехал пятым в колонне, так что пыль от впередиидущих машин стояла столбом. Натянув на лица арафатки и баффы, оставалось только пониже натянуть кепки и панамы на глаза, так как очки были не у всех. Скрипя пыльным песком на зубах и покуривая, мы ждали окончания пути, понемногу разгоняя себя морально и настраиваясь на бой. Но не тут-то было.

– Колонна, стой! – голосом Мономаха крикнула радиостанция, – К бортам и далеко не разбредаться!

Выпрыгнув из машины на землю, я отметил, что отъехали мы сравнительно не далеко, посёлок был ещё виден. Как оказалось, садыки ждали нас на выезде из посёлка и плавно влились в колонну на своей технике, буксируя три гаубицы Д-30. Но не хватало разведки и танков. Организовав боевое охранение, основная масса сбилась в кучки и загалдела. В этих кучках были заметны «тяжёлые», собравшиеся в свой круг и о чём-то рассуждающие. Не успев закурить, я ощутил руку на своём плече:

– Давай отойдём, – Куница показал мне глазами в сторону, – покажу тебе кое-что.

Виляя и пробираясь между бойцами, мы подошли к группке садыков. Они почти все молча стояли и тупо смотрели по сторонам. Один из них привлекал внимание больше остальных. Молодой сириец, лет шестнадцати на вид, стоял в безрукавке, сделанной из мультикамовского кителя, одетой на голое тело. Он по-мальчишечьи громко и весело смеялся, сверкая крупными, белыми зубами, разговаривая с бойцом третьего взвода. На плече его левой руки красовалась татуировка – скрещенные автомат Калашникова и снаряжённый зарядом РПГ-7, над которыми крупными, неровными буквами было написано: «КАТЮША».

– Абу, привет, Катюша обрезанная! – закричал ему Куница.

– Прат, приувет, пиля́т! – с сильным акцентом расплылся ещё шире в улыбке юный садык.

– Абу, скажи моему товарищу, ты знаешь, что у тебя на плече написано?

– Та, я знай, – кивнул сириец и выдал, старательно выговаривая слова, – бэ эм тринадцать!

Я ощутил, как у меня удивлённо поднялись брови. Посмотрев на Куницу, который сам еле сдерживался, я прыснул от смеха. Смехом меня подхватил и язычник.

– Абу долго удерживался в заложниках у бабуинов, – положив Катюше руку на плечо, стал рассказывать мне Куница, – его родителей и брата казнили у него на глазах. Отцу и брату головы отрезали, а мать толпой трахали, а потом сожгли живьём. Когда посёлок освободили два года назад, он попросился к садыкам, воевать. Те не хотели его брать, он же ещё совсем пацан был. Не знаю, насколько это правда, но по слухам, чтобы доказать, что он может воевать, Катюша отрезал башку оставшегося в живых после штурма их посёлка гигиловца. Да, Абу?

– Та! Та! – закивал Катюша в ответ, походу, мало понимая, о чём его спросили и, выпятив большой палец вверх, добавил, – Саепе́сь!

– Скажи, ты всех мясников в округе знаешь? – спросил я язычника. Но ответить он не успел.

– Смотрите! Назад на посёлок смотрите! – раздался чей-то крик.

Все повернули головы в сторону посёлка, который мы покинули меньше часа назад, передав его сирийской армии. От посёлка в противоположную от нас сторону двигалась колонна грузовиков и внедорожников. Даже издалека было видно, что они были гружёные домашней утварью. Матрасы, мебель, ковры и прочий хлам армия вывозила сразу же, как только занимала очередной населённый пункт. Да, мы после штурма занимали в посёлках дома, располагались в них, как у себя дома, обустраивая там быт, иногда ломая что-то из мебели или несущих стен, подготавливая для себя лежанки и стрелковые позиции. Эти же черти тащили всё подряд, как цыгане. Вроде и не удивительно уже, а всё равно как-то противно смотреть на это. Находившиеся рядом садыки никак не отреагировали на то, что привлекло внимание всех остальных. Это их местный менталитет грабежа награбленного трофея и, будь они на их месте, поступали бы точно так же.

– Постой здесь, – негромко сказал мне Куница, отводя в сторону одного из садыков.

Немного жестикулируя руками, они о чём-то пообщались, если это можно было так назвать. В конце «разговора» Куница протянул садыку две пачки сигарет. Сирийцы, увидев в руках собрата российские сигареты, облепили его, как чайки. Пачка разлетелась в миг.

– Любят они покурить. Только не своё дерьмо, а наше. На многое они согласны за русский табачок! – улыбаясь, сказал мне Куница, – Ты как, в каком настроении?

– Да нормально, обычно, – пожал я плечами, не поняв вопрос.

– А у меня сегодня лирическое настроение. Ты в теме?

Я слышал о «лирике»¹⁴. При постоянном и систематическом употреблении от неё упарывались. Одноразовое же употребление двух капсул с промежутком в полчаса давало небывалый прилив сил и энергии, избавляло от усталости и страха. В условиях повышенной физической нагрузки могло сильно помочь, но, стирая грань страха и осторожности, могло и беды наделать. Как ни крути, наркота же, как ты её не назови.

– Так что? – Куница держал руку, сжатую в кулак, – Будешь?

– Давай, на всякий случай, – протянул я руку, уже отчётливо понимая, что сегодня я сожру эту дрянь. После мора в душном контейнере я всё ещё не восстановился. А какой штурм нас ожидал, было ещё не известно.

– Вон они, идут! – снова крикнули из толпы, показывая в сторону посёлка.

Два танка и один «бардак»¹⁵, поднимая клубы пыли, неслись в нашу сторону.

– По машинам! Грузимся, проверяем личный состав! – раздавались голоса командиров.

Быстро погрузившись и проверив всех, колонна двинулась дальше.

– А как же разведка? – спросил я Борзого, – Где её хер носит?

– Они нас уже на рубеже ждут, – ответил Борзый и, показывая на радиостанцию, добавил, – в эфире сказали.