Глава 2.8

Ротация длилась недолго. Через две недели я снова был в Киеве, в котором "революция достоинства" набирала обороты. У тех, кто по тем или иным причинам, так и не сменился, ощутимо рвало крышу. Было явно видно, что всё происходящее парней уже достаточно заебало и они тупо ждут развязки этого балагана. Только отрыв в недолгие моменты отдыха давал возможность бойцам не сорваться. Выбор был не велик: водка, бабы и водка с бабами. И если с водкой всё было понятно, то с бабами изворачивались, как могли. В ход шли и персонал общаги или санатория, в котором мы жили, и знакомые, с которыми, хер знает, когда жизнь свела в этом городе, и обычные шлюхи. Снимали, как правило, одну-двух на пятерых-шестерых, тайком проводили в своё расположение и хором драли, кто куда. Тестостерон, накопленный за время и умноженный на стресс, искал выход. Бойцы буквально вытрахивали из себя этот ёбаный Майдан вместе с этим ёбаным Киевом, холодом и недосыпом.

Кто назвал человека существом разумным, венцом творения и вершиной эволюции? Вон, скачут, как аборигены в такт барабану homo sapiensы, мы с дубинами в руках бросаемся в драку и заморская тётка, как испанский конкистадор, какие-то печенье с булками привезла, подкормить блаженных. Цирк уродов в театре абсурда, блядь, а у меня билет в первом ряду!

Сегодня наша очередь стоять в оцеплении. Обыденность двухчасового простоя со сменой резерва, если заварушка не случится. Сидя в автобусе и перечитывая очередную книгу, чтобы хоть как-то отвлечь мысли, я никак не мог сосредоточиться на прочитанном.

«Почему тянут с разгоном? Ведь все законные основания есть. Кому выгодно это бодание и перебежки вперёд-назад? Ведь учитывая, что майданутые засветили и огнестрел и самодельные взрывные устройства, можно было смело расставлять снайперов на крышах, а по периметру пулемётчиков и покрошить в мелкий винегрет всю эту пиздоту к ёбаной матери!

– Лёха, идём, поржём! – толкает меня в плечо один из бойцов.

Одиноко бродящий майдаун, голый по пояс, с идиотским чубом на выбритой голове, шёл в сторону нашего оцепления и что-то выкрикивал. Иногда поднимал камни, которыми была устелена улица, и бросал их то в нас, то в обратную сторону.

– Пьяный или надвиганный, как думаешь? – спросил меня Ким, прикуривая сигарету.

– Хуй его знает, братан. Если не сбежит, скоро узнаем.

Не сбежал. Минут через десять, резко выбежавшая четвёрка "беркутят", попинала для приличия полуголого идиота и приволокла его к автобусу.

– Я послан небом в помощь угнетённым! – зашипел придурок, которому на вид было лет тридцать, – моя кара будет страшна! Покайтесь!

– Можем по одному покаяться, а можем и толпой. Здоровья-то хватит? – ржали бойцы.

На удивление, он не дрожал, несмотря на то, что на улице было уверенно минус восемьнадцать-двадцать градусов. Хотя, чему удивляться? Зрачков почти не видно. Кожа на губах розовая, руки наощупь тёплые. Документов нет, но в кармане какие-то таблетки, белые и розовые. На некоторых оттиск изображений смайлика и головы зайца.

– АПэшки не будет, пристегните его в автобусе, – сказал нам ротный, сплюнув бандерлогу под ноги, – и, это... Не забейте его там. Нахуй он нужен, ещё отписываться за это чмо.

Бонус, с лёгкой улыбкой сенбернара, повёл гневного революционера в салон автобуса, удерживая его за лихой чуб. Пристегнув его к ножке сиденья, он выпрямился и стал с интересом рассматривать задержанное чучело.

– Шо ты на меня смотришь? – с борзым вызовом в голосе, сквозь зубы промычал майданутый.

– А ты чё, бля, жопа королевы Англии, что на тебя смотреть нельзя?!

С этими словами Бонус достал из разгрузки складной нож, отточенный, как бритва.

– Сейчас модельную стрижку будем тебе делать, а то ходишь, как пидор!

Через пару минут отрезанные патлы вылетели из окна автобуса на улицу. За время бесплатной цирюльни майданутый ни разу не дёрнулся. Он лежал на полу с полузакрытыми глазами и тихо мычал.

– Ну вот! Тебе так очень даже идёт! – ржёт Бонус, похлопывая бандерлога по лысине, – теперь осталось кремом башку намазать и будешь солнечных зайчиков отсвечивать.

– В коматоз, что ли впал? – спрашиваю я.

– Да похуй, пошли, покурим.

Через шесть часов наш лысый пленник очухался и стал звать на помощь. Увидев вошедших в автобус "беркутов", он заткнулся и уставился на нас, как хуй на бритву.

– Ну что, посланник небесный, почему дрожишь? Холодно тебе, Маугли ёбаный?

– Где я? – посиневшими губами, сквозь стук зубов спросил лысый нарик.

– А где ты должен был быть, дебил? – спрашивали обступившие его, сидящего на полу бойцы, – тебя как зовут?

– К-к-костя, – его трясло, как осиновый лист, – м-можно мне одеться?

– Во что, интересно? Уж не думаешь ли ты, что кто-то из нас даст тебе свой бушлат? – поинтересовался я.

– Да я этого пидора скорее обоссу! – заржал Бонус.

– Не ты один! – ответил Ким.

«Посланник небес» крутил башкой и хлопал ресница-ми.

– Откуда приехал? – начал допрос Ким.

– Из Харькова. М-м-можно мне в туалет?

– Ага, а ещё блядь рыжую и два ковша борща, да?

– Н-нет, мне правда надо, я сейчас уссусь.

Заглянувший в автобус ротный закончил полемику:

– Отстегните его и выведите за автобус.

Спросив у лысого его данные, и, видя его полный тупёж, ротный дал ему затрещину, и, отвесив хорошего пинка, отпустил. А на вопросительные взгляды бойцов ответил:

– АПэшки не будет. А мы – не скотовозка.

Глядя в вечернее небо, я чувствовал и понимал, что так, как было раньше, больше не будет. Всё изменилось. И сам я тоже изменился.