Она вытерла тряпкой последнюю ступеньку, с трудом выпрямилась, облокотилась на перила и несколько минут стояла – отдыхала. Затем вышла с ведром во двор, вылила грязную воду под дерево, вернулась в подъезд, поднялась на третий этаж и позвонила. Дверь открылась.
— Наташенька, мне бы денежку… за уборку подъезда.
— Да, да, тетя Люба, сейчас, — молодая женщина убежала в комнату, вернулась и подала несколько купюр.
— Спасибо, Наташа. Новый месяц начинается, надо Сереженьке передачу собирать.
— От нас с Колей привет ему передайте.
— Обязательно передам.
Придя домой, она достала из шкафа жестяную коробку, вынула «месячную получку» за мытье подъездов, пересчитала купюры и вздохнула: мало, совсем мало. Продукты все дорожают, что на эти деньги можно купить? Скоро уже совсем ничего. Она переоделась и отправилась в магазин.
Хотя супермаркет был прямо через дорогу, она никогда в него не ходила, поскольку в магазине через два квартала все было пусть чуть-чуть, но дешевле. Да и продавщицы там были «свои», не смотрели на нее как на прокаженную. Девятого мая молоденькая девчушка на кассе, когда вокруг никого не было, вполголоса поздравила ее с Днем Победы. Да, так и сказала: «С праздником Вас, тетя Люба, с Днем Победы!»
Она шла вдоль полок, привычно набирая стандартный набор, старательно подсчитывая стоимость набранных покупок. Печенье крекер (соленый), чай крупнолистовой рассыпной в мелкой расфасовке (несколько пачек), сигареты (самые дешевые и побольше, лучше, конечно, табак россыпью, но где его достанешь?), сахар, сухое молоко, предметы гигиены: мыло, туалетная бумага, зубная паста (обязательно две, в прошлый раз тюбик выдавили прямо у нее на глазах, проверяли, нет в ли в нем чего-либо запрещенного, поэтому надо взять две).
И для себя, как обычно, пакет самой дешевой пшеничной крупы.
Дома она сложила покупки в пластиковый пакет и села писать письмо. Писала, как уже научили ее знающие люди, коротко и по делу, ничего лишнего. Она медленно выводила: «Здравствуй, Сереженька! У меня, слава Богу, все хорошо. Наташа с мужем передают тебе привет. Как твое здоровье? В прошлой передаче я положила тебе шерстяные носочки, носи их, не забывай, помни, что ноги тебе надо беречь. Обещают, что скоро дадут свидание. Молюсь за тебя каждый день. Сохрани тебя Господь. Мама».
Перечитала, и слова «Наташа с мужем передают тебе привет» густо замазала: такое бумаге лучше не доверять, а передать на словах. Сложила листок, спрятала на груди и поднялась.
— Не велено передачи для него принимать.
— Кем не велено? Почему?
Молодой солдатик отводил глаза в сторону:
— Не велено.
Подошедший сержант отодвинул молодого в сторону:
— Все велено. Давай, мать, передачу.
— Вот, — женщина подала пакет, сержант принял его и быстро убрал вниз.
— И еще… — она достала сложенный вчетверо листок бумаги.
— Запрещено подследственным «малявы» передавать.
— Знаю, знаю, — торопливо зашептала она и, оглядываясь по сторонам, неловко сунула сержанту в руку купюру.
Сержант как бы нехотя взял листок и сунул его в карман:
— Ох, пропаду я за свою доброту…
— А свидание-то когда? Будет или нет? Все только обещают и обещают…
— Следователь в отпуске. Но уж в следующем месяце – точно. Так что приходи через месяц, а сейчас давай, мать, иди, а то начальство увидит – и мне, и тебе плохо будет.
— Как Сережа-то? Здоров?
— Здоров, мать, здоров, что ему сделается?
— Письмо ему от меня передать не забудьте.
— Непременно.
Выпроводив женщину, сержант достал пакет и поставил его на стол:
— Ну-ка, посмотрим, чего это нам в этот раз бабусенька-колорадка принесла?
— Сволочь ты, — сказал ему солдат.
— Заткнись, сопляк! Я жизнью рисковал, кровь проливал, а эта мразь по сепарам снарядами без взрывателей стрелял!
— Все равно сволочь.
— Ну, так я правильно понял, что ты от своей доли отказываешься? Ну, вот и ладненько.
— Наташенька, я тут вот ткани немножко нашла, Сереженьке трусы пошить. Я бы сама, да слепая совсем стала, нитку в иголку вдеть не могу. Не могла бы ты? А я уж заплачу, сколько скажешь.
— Да что Вы, тетя Люба, какие деньги? Не надо, — женщина взяла в руки ткань и растянула ее в руках, — так она…
— Что, Наташа?
— Да нет, ничего. Я все сделаю.
Вечером в комнату зашел муж и сел против жены за стол:
— Что это?
— Тетя Люба просила трусы Сережке сшить, а ткань совсем старая, расползается вся. Как тут шить? Да и…
Женщина уронила голову на руки и заплакала:
— Ведь шестой месяц пошел, как его арестовали! Полгода! Свиданий не дают, от него ни записочки… а она все передачи носит и носит. Неужели она не понимает, что Сережки уже нет? Почему ей никто не скажет? Ведь сил нет на это смотреть.
— А у меня, думаешь, есть силы? – Николай встал из-за стола. — Завтра сам ей скажу.
— Тетя Люба, — спускавшийся по лестнице мужчина остановился.
Женщина выпрямилась, не выпуская из рук тряпку:
— Что, Коленька?
— Я что сказать Вам хотел… Не надо больше Сережке передачи носить.
У женщины задрожали губы.
— Вы, Коленька, если чего не понимаете, так и не говорите, – с обидой проговорила она, — мне в следующем месяце свидание с ним дать обещали. Сказали, что в этот раз точно будет.
Она наклонилась и принялась тереть тряпкой следующую ступеньку.