Глава 2.4

Чёрный дым, клубами поднимающийся на десятки метров, был виден далеко от границ города. Горели шины на улице Грушевского, или на "груше", как называли её киевляне. Крещение ознаменовалось новым витком ухудшения ситуации. Майдановцев хорошо приодели, подкормили и заверили во всемирной поддержке. Неплохо оплачивался и вклад каждого неравнодушного к европейской судьбе своего народа. Как поясняли задержанные, за день простоя на самой площади организаторы платили двести гривен, за тот же простой, но с постоянным размахиванием того или иного флагом – триста гривен. Особо ярым радикалам, не боящимся прямых столкновений с силовиками – сто американских долларов за одну стычку. Народ массово валил со всех краёв подзаработать. В ночь Крещения ПСы²¹ пошли на штурм оцеплений, выставленных на "груше". В ход пошли коктейли Молотова и самодельные взрывпакеты, засветилось первое оружие. В первые часы активных действий бандерлоги сожгли несколько ВВшных автобусов. Как ВоВаны ни старались удержать свои позиции, им не помогли ни огнетушители, ни слезоточивые гранаты. Сотни бутылок с коктейлем сжигали всё вокруг, камнями из разбитой брусчатки были устелены несколько кварталов. Горели десятки квартир и офисов по пути следования майданутой чумы. Утром центр города больше походил на зону военных действий, чем на обычный район. Обезьян выпустили из клетки и убедили в том, что за любой их поступок их не ждёт наказание.

Кроме лязга железных листов и ударов в барабаны со стороны Майдана, вперемешку с призывами и песнопениями со сцены, ничего не было слышно. Днём ПСы отдыхали после ночных столкновений и набирались сил перед следующей ночью. Метров пятьсот отделяло нас от новой границы огромной мусорной ямы. Оттуда изредка вылетали то камень, то взрывпакет. Основные сюрпризы готовились для нас на ночь.

Колоннада у входа на стадион "Динамо" имени В.В. Лобановского оказалась на линии разграничения, но уже была облюбована правосеками. На пятнадцатиметровую высоту забрались несколько бандерлогов, которым по лестнице передавали мешки и ящики.

Следующие два дня были нехуёвым испытанием на прочность для обеих сторон. С колоннады в нас летели бутылки с коктейлем, а пешие атакующие приспособились направлять в нас салютные фейерверки. Мы метали в майданутых слезоточивые и светошумовые гранаты, бросали в обратную сторону неразбившиеся "зажигалки", отстреливали резиной из КС-23 и "Форт-500" особо ретивых, осмелившихся слишком близко подойти. Всё вокруг освещалось только светом огня и вспышками от взрывов. Ночные вылазки за зазевавшимся рогульём стали желанной охотой для большинства из нас. Ящики с "Терен-6" и "Терен-7" заканчивались один за другим. Задержанных не жалел никто. Пиздили, стараясь поломать руки и вырубить, чтобы потом кучу мяса в своём же дерьме загрузить в очередной автозак. Мы знали, что их система адвокатской поддержки была уже наработана и в течение максимум трёх суток, всех выпустят.

– Братан, на землю! Не дёргайся, сейчас потушим! – слышно было тут и там.

– Що вы робытэ? Ганьба! Вы нэ майэтэ права! – скулил очередной правосек, вырванный из кучи майданутых.

– Нна, сука! Ты в Европу захотел, гнида?! С педиками лизаться и круасаны жрать?! Нна, пидорас! Пацаны, ебашь это быдло ёбаное!

Дневное относительное затишье иногда удивляло группками из трёх-пяти смельчаков, двигающихся в сторону нашего оцепления и бросающих в нас камни и взрывпакеты с намотанными на них гвоздями, прикрываясь фанерными щитами. Обычно, мы на них долго не реагировали, давая им почувствовать вседозволенность. Подпустив таких "мирмидонцев" к себе поближе, быстро подбегали и, отпинав как следует, волокли к себе в тыл, где, с помощью доброго слова, узнавали максимум информации. В Зою Космодемьянскую играть у них не получалось. Сдавали сразу, всех и всё. Организаторов, спонсоров, расценки, подвязанную адвокатуру, фамилии, адреса, транспорт... Интересно было узнать и рецепт нового коктейля Молотова. Кроме бензина и масла, правосеки добавляли в него кислоту и ацетон, в котором предварительно растворяли пенопласт. Получалась ядерная смесь, разъедающая всё и трудногасимая, как напалм.

На третью ночь группе "беркутов" всё-таки удалось незаметно пробраться на верхушку колоннады. К метавшим днём и ночью в нас "зажигалки" вопросов было много. Пиздили долго и жадно, не обращая никакого внимания на визги возмущения внизу. Отбили всё, что могли и спустились с ними, передав выблядков в руки братишек, которых успели вовремя потушить. Только старшие офицеры, не без труда, смогли остановить избиение, которое для захваченных правосеков могло закончиться наглухо забитой доской.

Дневное затишье давало время на кратковременный отдых. Посменно, по четыре часа в строю оцепления и столько же в резерве. Резервисты укладывались спать прямо на асфальт или на снег, недалеко за оцеплением. В броне, в каске и в КЗРН. Подушкой и матрасом служил свой же щит.

– Командир, мне домой нужно, – говорил сержант ротному, опустив глаза.

– Что у тебя случилось? – спрашивал ротный, уже заранее зная, что ему скажет боец.

– От меня жена уходит. Забрала детей, вещи и уехала к родителям. Я для них стал врагом народа из-за всего, что здесь...

– А ты думаешь, если сейчас к ней поедешь, резко другом народа станешь? Присягу не забыл ещё?

– Командир, я не могу так. Я должен с ней поговорить, может ещё смогу переубедить. Восемь лет прожили, у нас дети, квартира в долях и в кредите.

– Хорошо. С ближайшим попутным транспортом поедешь. А пока – утри сопли и держись. Нам тут всем не сахар. Иди.

Сорокапятилетний ротный знал, что, отпустив своего бойца, больше его не увидит в строю. Мало кто выдерживал давление семьи. В последнее время вопрос политической ориентации стал возникать всё чаще.

Ночные столкновения и дневной отдых, часто под открытым небом, стали обыденностью. Своих домашних мы наёбывали, как только могли:

– Да, зая... Всё у меня нормально... Мы сегодня отдыхаем... Нет, никуда нас не задействуют, это другие "беркута" были... Нет, мне не холодно... Да, кормят хорошо... Да не волнуйся ты, нас почему-то туда не пускают, мы постоянно на охране своей общаги и автобусов...

Общую гармонию "лжи во благо" нарушил недавно переведённый из ППС прапорщик, служивший в тылу нашего отряда всего полгода и приехавший по ротации неделю назад:

– Мася, тут такая жопа! – говорил он в трубку своей жене, – нас тут камнями забрасывают! Бутылками с зажигательной смесью! Мы спим на земле! Я провонялся палёной резиной насквозь! Едим раз в сутки и даже в туалет выйти некуда!

– Положи трубку... – шипит на звонаря Ким, который услышал это бабское блеяние.

– Саня, блядь, ты соображаешь, что ты и кому пиздишь?! – я, Бонус и Ким подошли к тыловику вплотную, – у тебя жена беременная, ты ей своим скулежом настроение улучшить решил?! Хуле ты ноешь в трубку, как девочка?! Мы не знаем уже, что придумать, чтобы они там с ума не сходили, а ты что творишь?! И нахуя?! Долбоёб, звони и успокаивай!

Жёны и подруги бойцов и офицеров негласно знали друг друга. Так или иначе, напрямую или через кого-то, они общались между собой. Сарафанное радио не заставило себя долго ждать. "Лифчик-FM" сработал не хуже системы автоматического оповещения. То у одного, то у другого звонил телефон и в течение часа половина из наших выслушали, какие они пиздуны и сказочники.

От моей жены не было звонка, но пришло сообщение: "Я просто с тобой. Во всех смыслах и проявлениях. Я любуюсь всеми твоими внутренними гранями и противоречиями. И даже, если ты будешь плохим, ужасным и отвратительным для всего мира, я буду с тобой. Мне безразлично, что у тебя сложный, порой несносный характер, пропитанный вспышками непредсказуемых выражений. Я абсолютно не против твоих загонов, молчаливых криков и ударов кулаками в стену. Я приму все твои ошибки, промахи и заблуждения. С уважением отнесусь к каждому камню, о который ты споткнулся. И каждый шрам, оставшийся на душе или теле, восприму, как память o прошлом, а не твоё искажение. Я возьму тебя за руку там, где другие повернутся спиной. И молча обниму, когда со всех сторон будут сыпаться упреки и возгласы неодобрения. Я останусь с тобой. Убей их всех и возвращайся домой. Люблю тебя."